Я не ожидал, что пресс-конференция в «Главкоме» на тему временно перемещенных лиц с зоны АТО и Востока вообще вызовет такой резонанс. Но еще менее ожидал, что она вскроет радикальное непонимание складывающейся ситуации нашим обществом и, судя по некоторым сигналам, властями тоже.Первая ошибка, которую можно было констатировать – это попытка наложения на поведение заурядных граждан оккупированных территорий «стокгольмского синдрома», или, как его еще называют, «синдрома заложников». Вкратце его суть состоит в том, что при длительном пребывании на ограниченном пространстве заложники начинают испытывать симпатию к своим захватчикам и частично или полностью разделять их мотивации и даже политические убеждения.
Похожее не является тождественным. Более того, попытка такой проекции – скрыть от самих себя гораздо менее приятную для патриотически настроенной части Украины о людях, номинально считающихся ее гражданами, но относящихся ко всему украинскому в лучшем случае брезгливо.
Ключевым, переломным моментом в «стокгольмском синдроме» является гуманизация отношений преступника и жертвы. Отчуждение, возникающее в результате первичного насилия, исчезает и перестает выполнять свою предохранительную, нравственную функцию. Мало кто знает, что «стокгольмский синдром» чаще всего проявляется именно в драматических семейных конфликтах, когда дело доходить до их юридической оценки или вмешательства третьих сил.
В ситуации с захваченными городами, поселками и селами Востока нельзя все списывать исключительно на маргинальное поведение опустившихся местных жителей, которые, конечно же, принимали самое активное, неплохо оплачиваемое участие в роли массовки, «живых щитов» на первом этапе оккупации. Гуманизация отношений жертвы и преступников там и не требовалась, потому что она существовала изначально. Однородная криминализированная среда, часть из которой исполняла роль обычных украинских граждан, а другая – политически озабоченных, на самом деле десятилетиями жила общими интересами, в которых главенствующую роль играло два фактора — массовая контрабанда всего и вся через границу, и участие в нелегальной добыче и перепродаже угля. Ну и трафик и производство наркотиков, это как в остальных регионах – самогоноварение.
«Они остались жить на уровне 80-х», – делился впечатлениями один из бойцов Нацгвардии, стоявших более месяца на блокпосту перед Славянском и первыми вошедших в город. «Их мир – черно-белый». Такой вот «Плезантвиль», добавлю от себя. И, разумеется, там есть определенная прослойка проукраински, патриотически настроенных людей, конфликтовавших с теми, кого сейчас принято называть «ватниками». Подчеркиваю, речь в обоих случаях идет о людях, не бравших в руки оружия.
Этот тип конфликта глобален и в принципе не устраняем никак. В классической триаде развития «этнос–народ–нация» на Востоке мы видим основную массу в состоянии этноса, живущую по своим родоплеменным законам местного населенного пункта, района, улицы, которая находится в системном конфликте с людьми, уже эволюционировавшими до состояния народа. Беда в том, что народ умеет красиво петь, плести веночки и читать «Кобзаря», а также ждать, когда их освободит кто-то извне. Нация же сама молча берет в руки что ни попадя, и гонит врага взашей. Разница эта практически незаметна, пока не настает время выбора – действовать или авось как-то пронесет.
Когда в начале месяца в миллионном Донецке несколько сотен (официально – две тысячи) негодяев на митинге торжественно пообещали миллионному городу судьбу Славянска, город в лучшем случае реагировал на это так, как Европа на оккупацию Крыма – «глубокой обеспокоенностью».
«Если дончане рассчитывают, что как-то прокатит, таруты их отмажут и они не станут в ближайшее время невыездными жителями подвалов и «живыми щитами», то они сильно ошибаются. Во столько раз, во сколько Донецк больше Славянска. Потом не говорите, что вас не предупреждали. И что вас снова не слышат», - обращался я к ним тогда. Некоторые читатели обиделись.
Сегодня они просто молчат. А завтра их просто может не стать. Такова цена «гуманизации отношений» с захватчиком, человечен – значит, слаб. Значит, бесполезен, неопасен, и вообще не нужен.
Но это Донецк. В общем-то, город богатый и тщеславный, мобила подороже и специфические туфли, и что Россия, что Киев - там было все едино. Бандиты, выбившиеся в бизнесмены и даже в олигархи, сформировали свою собственную, смешную, как на посторонний взгляд, но, тем не менее, работающую систему «социального договора». Этих в пособничестве интервентам подвела заурядная жадность и желание по-легкому срубить бабла, а если повезет, то выстроить собственные социальные лифты в какой-нибудь кремлевский кабинетик, да хоть в прихожую, лишь бы в России. Это меньше касается околодонецких городов-банд, потому что они изначально пали жертвами разборок с понаехавшими, даже не успев растопырить пальцы веером.
Луганщина – совершенно другая история, все мы слышали про крутых донецких, но никто не слышал про крутых луганских. А именно зависть, ревность и материальное убожество в сочетании с безграмотностью и порождают беспредел как единственно возможное конкурентоспособное поведение. Поэтому лояльность к сепаратистам там искренняя, это возможность кровавой мести всему миру и компенсация за свою неудавшуюся жизнь, которая чудесным способом получила шанс расцвести кровавым цветком на изумление всему миру.
Вот два такие очень схематично очерченные субэтноса, подавляющие новорожденный народ вокруг себя, и остервенело ненавидящие украинцев, превратившихся в политическую нацию, так, как фольклорные вампиры ненавидят солнечный свет. Работающих шахтеров это не особо касается, это вообще отдельная субкультура со своими традициями, мифами и иллюзиями, достаточно прагматичная. От земли, так сказать, куда уж больше, поэтому политические сказки им не особо интересны. Я веду речь о говорящих от имени шахтеров и малосвязно эксплуатирующих всю эту советскую нафталиновую терминологию.
И эти люди в виде гражданского населения, вынуждаемые бросить свои постсоветские пожитки и тикать куда подальше, государством и сердобольными украинцами размещаются среди сознательных и патриотически настроенных людей.
Ничего нового и специфически украинского в этой истории нет. Во всем мире есть иммигранты из зон боевых действий, старательные и трудолюбивые, принимающие быт, культуру, язык, правила поведения. Легко ассимилирующиеся среди доброжелательных людей, которые за это уважают их еще больше.
И есть бесполезная, глупая и опасная шпана обоих полов, которая и у себя дома даже воровать толком не умела, а на новом месте требует пособий побольше да условий получше. Хамит, работать не хочет, и весь мир, начиная с ООН, им по гроб жизни должен.
Добро пожаловать в Европу, теперь все это есть и у нас во всей красе. И при этом всем сентиментальные вопросы – как же нам наладить диалог с Востоком?
Да никак. Как вы налаживаете диалог с алкоголиком или наркоманом? Когда он трезвый или не упоротый. А когда это бывает? Когда он решает лечиться. То есть в любом случае диалог возможен на любом уровне – от бытового до политического – лишь с теми, у кого появляется в этом хоть малейшая потребность.
Анклавы, гетто, места компактного поселения – называйте как угодно, но критическая масса людей (а к осени она возрастет десятикратно) будет генерировать лишь ту систему взглядов, с которой она приехала, потому что это их идентичность, какой бы дебильной она не выглядела в глазах других. Лучше бы им осваивать те села и городки, где по факту людей уже нет, одни дома, если уж нельзя постоить для них модульные поселения со всеми врезками и подключениями в ближайшую теплоцентраль и линию электропередач. А было бы лучше всего. Без подпитки в виде провоцирующих дискуссий пафос такого рода сдувается через месяц. Надо понимать и то, что с этими людьми непременно прибудет и агентура ФСБ, которая будет социальную напряженность и бытовые конфликты стимулировать. Нет другой конфликтующей стороны – нет скандалов, нет лайфньюсов, рашитудей и прочих информационных некрофилов и копрофагов.
Итак, вот типология кризисов, которые будут возникать в среде внутренне перемещенных лиц (так их правильнее называть).
1. Идеологический» конфликт локальных субэтносов – понаехавшие и местные.
2. Ценностный конфликт – перемещенные лица ментально находятся в советской системе координат 1980-х годов.
3. Конфликты на бытовой почве – различие бытовых привычек.
4. Межконфессиональный (на уровне патриархатов) конфликт, будет провоцироваться искусственно.
5. Субкультурный конфликт – различия в локальных криминальных субкультурах и «понятиях».
6. Психосексуальный конфликт – сексуальные домогательства, насилие, ревность, семейные ссоры и т. д.
Весь этот букет будет расцветать разными цветами в зависимости от той почвы, куда пересадят людей-семена. И не сомневайтесь, что приличные деньги будут выделяться вражеской стороной на его генерацию и развитие. Мы совершенно справедливо говорили, что никакой гражданской войны у нас нет. Так вот переселенцы – это как раз ее зерна. Благотворительность забудется очень быстро. И когда по естественным причинам она уменьшится или прекратится, мы тут все о себе и услышим.
И, кстати, в целом перемещенные лица по мере накопления и нерешаемости местных конфликтов будут пытаться эмигрировать в Европу. Ведь по их «ватному» мнению, именно Европа и США развязали эту войну и теперь обязаны им компенсировать затраты и убытки.
Нам вовсе не нужно всем сливаться в понятийном экстазе, таких стран и народов в природе не существует. Напротив, везде есть претензии разных групп друг к другу в рамках одной страны. Но ключевое слово при этом – «уживаться». Если выставлять изначально эту планку, то у обиженной стороны не будет повода чувствовать, что их принуждают к чему-то с их точки зрения непотребному. Может быть, их дети захотят с нами поговорить.
Допис від Vedma
От гирькина сейчас......
Bookmarks