Канун Йом-Кипура собрались хасиды в синагоге Бааль-Шем-Това для праздничных молитв Дня Искупления. Да только не начинает Бааль-Шем-Тов молитвы - стоит он на биме - возвышении - покрытый белым таллитом, погруженный в свои думы, и слезы струятся по его щекам. А сзади стоит вся община, объятая трепетом. Никто не шелохнетсся, слова не посмеет произнести. Боятся хасиды - не зря ведь плачет их учитель. Наверное, вынесен на небесах суровый приговор всему еврейскому народу, такой, что и страстная молитва вряд ли отменит его. Но вот, наконец, перестал Бааль-Шем-Тов плакать, начал молиться, а за ним - и вся община.

На исходе Дня Искупления спросили хасиды своего учителя:

- Ребе, отчего так долго не начинал ты молитвы? Почему плакал?

- Послушайте, хасиды. Расскажу я вам одну историю, что началась несколько лет назад, а закончилась недавно - в Рош hа-Шана.

* * *

Жил да был в одном местечке бедный корчмарь. Арендовал он свою корчму у польского пана - тому принадлежали все окрестные земли. Был корчмарь человек веселый и радушный, и пан всей душой привязался к нему. Придет, бывало, в корчму, сядет, трубочкой попыхивает, вино пьет, да беседы ведет с хозяином. Так прошло несколько лет. Корчмарь женился, родила ему жена мальчика. Назвали они ребенка Мойшеле и жили все втроем душа в душу.

Да только беда случилась. Заболел бедный арендатор неизлечимой болезнью, и не знали лекари, чем ему помочь. Умер он, а следом за ним и молодая жена. Не выдержала она горя. Остался Мойшеле один на всем белом свете. Ни родных, ни семьи. Родственники того арендатора далеко жили и были очень бедны.

Пожалел пан ребенка и решил его усыновить. Сам он был бездетным вдовцом, вот и решил воспитать мальчика как своего, и сделать его единственным наследником. Дал он ему христианское имя, и воспитывал, как заведено у христиан.

Ребенок был еще мал, и вскоре забыл свое настоящее имя и родителей. Забыл он, какого он роду-племени. Забыл, как мать ему "Шма.." перед сном читала. Окружали его преданные слуги, все прихоти его исполняли. Ходил он в бархате и шелках, кушал, как барин, изысканные яства с дорогих тарелок, и ни в чем не знал отказа. Пан тот скопил несметные богатства. Привозил он любимому сыну лучшие игрушки из Варшавы и других мест. Забыл Мойшеле, что он еврей, да только люди не забыли.

Вот как-то играл он с мальчишками во дворе. Поссорились дети, стали браниться. И Мойшеле от них не отстает. А дети ему как закричат:

- Жuденок, жuденок! Уходи, не хотим тебя знать! Не панский ты сын! Жuденок пархатый!

Заплакал Мойшеле от обиды, побежал домой к отцу:

- Отец, почему мальчишки меня жиденком обозвали?

Подумал пан и сказал так:

- Что с того, что ты жиденок? Ты мой любимый сын! Я тебя, как родного, люблю, и всегда любить буду. Умру - получишь все мое состояние. Поля, леса, усадьбу, деньги в банке, золото и серебро. Карету мою и конюшню, где отборные скакуны. Все, все у тебя будет. А твой отец нищим был. Умер он, и вот, погляди, только это тебе и оставил!

Пан подошел к шкафу и достал бархатный мешочек. Открыл его, а там - молитвенник на Новолетие и День Искупления, таллит и тфиллин.

Выпросил Мойшеле у пана эти вещи. Стал он их доставать и целовать тайком, когда грустно ему было на сердце. И мало-помалу проснулась в нем еврейская душа. Стал он тосковать по отцу-матери. Понял Мойшеле, что вещи эти - не простые, что святые они. Да только не знал, для чего они, и что с ними делать.

Вот как-то раз пошел он гулять по деревне. Видит - деревенские евреи подводы нагружают, словно куда-то собрались. Спросил у них Мойшеле:

- Куда вы едете? На ярмарку?

- Нет, не на ярмарку. В соседнее местечко едем. Там много евреев живет, там синагога есть. Сегодня вечером - Новолетие.

- Это праздник такой?

- Это день Суда, - сказали евреи, прыгнули в подводу, хлестнули лошадей и укатили прочь.

Понял Мойшеле, что сегодня вечером что-то важное должно случиться. Вернулся он домой, взял бархатный мешочек с молитвенником и святыми вещами, и отправился в путь. Шел он целый день, устал, притомился. Только под вечер, голодный и измученный, добрался до синагоги.

Вошел он в синагогу, а евреи уж молятся. Достал Мойшеле свой "махзор", да только не знает, как молиться. Стоит он, молитвенник в руках вертит и плачет от горя. Наконец не выдержало детское сердце, поднял он молитвенник высоко-высоко, как только мог, и закричал что было сил по-польски:

- Боже, Боже милосердный! Сжалься надо мной! Не умею я молиться, и языка Твоего не знаю! Возьми же себе все молитвы из этой книжки, как если бы я их произнес сам, своими устами!

* * *

- А в небесном суде, - продолжил Бааль-Шем-Тов, - в это время грозный приговор выносили еврейскому народу. Уже замолчали ангелы-защитники, а ангелы-губители все читали и читали список тяжких грехов. Но тут поднялась молитва сироты, пробила все семь сводов небесных, и достигла Престола Славы нашего Создателя. И сжалился Святой, да будет Он благословен, над своим народом. Отменил тот тяжкий приговор. Оказалась молитва сироты сильнее, чем молитвы всех праведников и мудрецов.