Школьные товарищи, учившиеся вместе в фабзавуче при
деревообделочном заводе в городе Камышине, питавшие в детстве друг к
другу романтическую симпатию, которую они лишь в подражание взрослым
именовали любовью, расстались потом на шесть-семь лет. Сначала девушка
уехала учиться в механический техникум. Потом, когда она вернулась и
стала работать механиком на заводе, Алексея уже не было в городе. Он
учился в летной школе. Встретились снова они незадолго перед войной.
Ни он, ни она не искали этой встречи и, может быть, даже не вспоминали
друг друга - слишком уж много воды утекло с тех пор. Но однажды
весенним вечером Алексей шел по улице городка, провожая куда-то мать,
им навстречу попалась девушка, на которую он даже не обратил внимания,
заметив лишь ее стройные ноги.
"Что же ты не поздоровался? Аль забыл - ведь это же Оля", - и мать
назвала фамилию девушки.
Алексей обернулся. Девушка тоже обернулась и смотрела им вслед.
Взгляды их встретились, и он почувствовал, как сразу встрепенулось
сердце. Оставив мать, он бегом пустился к девушке, стоявшей на
тротуаре под голым топольком.
"Ты?" - удивленно произнес он, оглядывая ее такими глазами, словно
перед ним была какая-то красивая заморская диковинка, неведомо как
попавшая на тихую вечернюю, полную весенней грязи улицу.
"Алеша?" - так же удивленно и даже недоверчиво спросила она.
Они смотрели друг на друга в первый раз после шестилетней или
семилетней разлуки. Перед Алексеем стояла миниатюрная девушка,
стройная, гибкая, с круглым и милым мальчишеским лицом, чуть
побрызганным по переносице золотыми веснушками. Она смотрела на него
большими серыми лучистыми глазами, слегка подняв мягко очерченные
брови со щеточками на концах. В этой легкой, свежей, изящной девушке
было очень мало от того круглоликого, румяного и грубоватого
подростка, крепкого, как гриб боровичок, важно ходившего в засаленном
отцовском рабочем пиджаке с закатанными рукавами, каким она была в год
их последних встреч в фабзавуче.
Позабыв про мать, Алексей восхищенно смотрел на нее, и ему
казалось, что он все эти шесть или семь лет никогда ее не забывал и
мечтал об этой встрече.
"Вот ты теперь какая!" - сказал он наконец.
"Какая?" - спросила она звонким гортанным, тоже совсем другим, чем
в школе, голосом.
Из-за угла вырвался ветерок, просвистел в голых прутьях тополька.
Рванул юбку девушки, охватившую ее стройные ноги. Простым, естественно
грациозным движением прижала она юбку и, засмеявшись, присела.
"Вот какая!" - повторил Алексей, уже не скрывая своего восхищения.
"Да какая же, какая?" - смеялась она.
Посмотрев на молодых людей, мать грустно улыбнулась и пошла своей
дорогой. А они все еще стояли, любуясь друг другом, и не давали друг
другу говорить, перебивая себя восклицаниями: "а помнишь", "а знаешь",
"а где теперь...", "а что теперь...".
Они долго стояли так, пока Оля не показала на окна ближайших
домиков, за стеклами которых среди гераней, елочек белели
любопытствующие лица.
"У тебя есть время? Пойдем на Волгу", - сказала она, и, взявшись за
руки, чего они не делали даже в годы отрочества, позабыв обо всем на
свете, они отправились на крутоярье - высокий, обрывавшийся к реке
холм, откуда открывался просторный вид на широко разлившуюся Волгу, по
которой торжественно плыли льдины.
С этих пор мать редко видела дома своего любимца. Неприхотливый в
одежде, он начал вдруг ежедневно гладить себе брюки, чистить мелом
пуговицы форменной куртки, достал из чемодана фуражку с белым верхом и
парадным летным знаком, ежедневно брил свою жесткую щетину, а по
вечерам, повертевшись около зеркала, отправлялся к заводу встречать
Олю, возвращавшуюся с работы. Днем он тоже где-то пропадал, был
рассеян, невпопад отвечал на вопросы. Старушка материнским чутьем все
поняла. Поняла и не обиделась: старому стариться, молодому расти.
Молодые люди ни разу не говорили о своей любви. Возвращаясь после
прогулки над сверкающей в вечернем солнце тихой Волгой или вдоль
окружавших город бахчей, где на черной и густой, как деготь, земле уже
лежали толстые плети с лапчатыми темно-зелеными листьями, считая дни
таявшего отпуска, Алексей давал себе слово поговорить с Олей
начистоту. Приходил новый вечер. Он встречал ее у завода, провожал до
деревянного двухэтажного домика, где у нее была маленькая комната,
светлая и чистая, как кабинка самолета. Терпеливо ждал, пока она
переодевалась, скрывшись за дверью платяного шкафа, и старался не
смотреть на мелькавшие из-за двери голые локти, плечи, ноги. Потом она
шла умываться и возвращалась румяная, свежая, с мокрыми волосами,
всегда в одной и той же беленькой шелковой блузке, которую она носила
по будням.
И они шли в кино, в цирк или в сад. Куда - Алексею было все равно.
Он не смотрел на экран, на арену, на гуляющую толпу. Он смотрел на
нее, смотрел и думал: "Вот теперь обязательно, ну обязательно
объяснюсь по дороге домой!" Но дорога кончалась, и у него не хватало
духу.
Раз в воскресенье они с утра решили ехать в луга за Волгу. Он зашел
за ней в лучших своих белых брюках и в рубашке с открытым воротом,
которая, по словам матери, очень шла к его смуглому скуластому лицу.
Оля была уже готова. Сунула ему в руку какой-то узелок, завернутый в
салфетку, и они пошли к реке. Старый безногий перевозчик, инвалид
первой мировой войны, любимец мальчишек, учивший в свое время Алексея
ловить пескарей на перекате, гремя своими деревяшками, оттолкнул
тяжелую лодку и короткими рывками стал грести. Мелкими толчками,
пересекая течение наискось, лодка пошла через реку навстречу пологому,
ярко зеленевшему берегу. Девушка сидела на корме, задумчиво ведя рукой
по воде.
"Дядя Аркаша, ты нас не помнишь?" - спросил Алексей.
Перевозчик равнодушно посмотрел на молодые лица.
"Не помню", - сказал он.
"Ну как же, я Алешка Мересьев, ты меня на косе учил пескарей вилкой
щучить".
"Ну что ж, может, и учил, много вас тут у меня озоровало. где же
всех упомнить!"
Лодка прошла мостки, у которых стоял бокастый катер с гордой
надписью "Аврора" на облупленном борту, и с хрустом врезалась в
крупный песок берега.
"Теперь здесь мое место. Я не от горкомхоза, а от себя - частник,
значит, - пояснил дядя Аркаша, слезая в воду своими деревяшками и
подталкивая лодку к берегу; деревяшки тонули в песке, и лодка шла
туго. - Придется вам прыгать так", - флегматично сказал перевозчик.
"Сколько тебе?" - спросил Алексей.
"А давай сколько не жаль. С вас побольше бы полагалось, вон вы
какие счастливые! Только не припомню я вас, нет, не припомню".
Прыгая с лодки, они промочили ноги, и Оля предложила разуться. Они
разулись. От прикосновения босых ног к влажному теплому речному песку
стало им так свободно и весело, что захотелось бегать, кувыркаться,
кататься по траве, как козлята.
"Лови!" - крикнула Оля и, быстро-быстро перебирая крепкими
загорелыми ногами, побежала через песчаную отмель на пологий заливной
берег и в изумрудную зелень цветущих лугов.
Алексей бежал за ней что есть силы, видя перед собой только пестрое
пятно ее легкого цветастого платья. Он бежал, чувствуя, как цветы и
султанчики щавеля больно хлещут его по босым ногам, как тепло и мягко
поддается под ступнями влажная, разогретая солнцем земля. Ему
казалось, что для него очень важно догнать Олю, что от этого зависит
многое в их будущей жизни, что, наверно, сейчас тут, на цветущем,
одуряюще пахнущем лугу, он легко скажет ей все, что до сих пор не
хватало духу высказать. Но как только он начинал ее настигать и
протягивал к ней руки, девушка делала крутой поворот, как-то
по-кошачьи вывертывалась и, рассыпая звонкий смех, убегала в другом
направлении.
Она была упряма. Так он ее и не догнал. Она сама свернула с луга на
берег и бросилась в золотой горячий песок, вся раскрасневшаяся, с
открытым ртом, высоко, часто вздымающейся грудью, жадно вдыхая воздух
и смеясь. На цветущем лугу, среди белых звездочек ромашек, он
сфотографировал ее. Потом они купались, и он покорно уходил в
прибрежный кустарник и отворачивался, пока она переодевалась и
выжимала мокрый купальный костюм.
Когда она окликнула его, он увидел ее сидящей на песке, с поджатыми
под себя загорелыми ногами, в одном тонком и легком платье, с головой,
обмотанной лохматым полотенцем. Расстелив на траве чистую салфетку,
прижав ее по углам камешками, она раскладывала на ней содержимое
узелка. Они пообедали салатом, холодной рыбой, аккуратно завернутой в
промасленную бумагу; было и самодельное печенье. Оля не позабыла даже
соли, даже горчицы, которые стояли в маленьких баночках из-под
кольдкрема. Было что-то очень милое и трогательное в том, как эта
легкая и ясная девушка хозяйничает серьезно и умело. Алексей решил:
довольно тянуть. Все. Сегодня вечером он с ней объяснится. Он убедит
ее, он докажет ей, что она обязательно должна стать его женой.
Повалявшись на пляже, еще раз выкупавшись и договорившись вечером
встретиться у нее, они, усталые и счастливые, медленно пошли к
перевозу. Почему-то не было ни катера, ни лодки. Они долго, до хрипоты
звали дядю Аркашу. Солнце ложилось уже в степь. Снопы ярко-розовых
лучей, скользнув по гребню крутоярья на той стороне, золотили крыши
домов городка, пыльные притихшие деревья кроваво сверкали в стеклах
окон. Летний вечер был зноен и тих. Но что-то в городке случилось. На
улицах, обычно пустынных в такую пору, сновало много народу, проехали
два грузовика, набитые людьми, прошла строем небольшая толпа.
"Напился, что ли, дядя Аркаша? - предположил Алексей. - А что, если
придется здесь ночевать?"
"С тобой я ничего не боюсь", - сказала она, взглянув на него
большими лучистыми глазами.
Он обнял ее и поцеловал, поцеловал в первый и единственный раз. На
реке уже глухо постукивали уключины. С того берега двигалась
переполненная народом лодка. Теперь с неприязнью посмотрели они на эту
приближавшуюся к ним лодку, но почему-то покорно пошли ей навстречу,
словно предчувствуя, что она им везет.
Что это было? проверка или соблазнение...
Відповісти з цитуванням
Допис від Irida
внеклассное чтение на лето? 
Левицький отобразил некоторые существенные черты крепостного быта: непосильную помещичью эксплуатацию, жестокую расправу крепостников с непокорными крестьянами, протест крепостных. Ряд произведений посвящён крестьянству, уже освобождённому от крепостничества. В них Левицький идеализировал реформу, а поэтому не смог с достаточной реалистической полнотой и глубиной отобразить жизнь пореформенного крестьянства («Кайдашева сім’я» — Семья Кайдаша, «Бурлачка»). Писатель обращал главное своё внимание на воспроизведение бытовых сторон крестьянской жизни. Особенно замечательны его юмористические рассказы под заглавием «Баба Палажка и баба Параска» (Баба Пелагея и баба Прасковья), отражающие безысходную темноту, забитость, удушающую затхлость, косность, атмосферу идиотизма отсталой деревенской жизни.
как-то у меня с укр лит не оч сложилось.... Можно мне шота другое почитать? 
Bookmarks