Как Ваня Пастухов стал Джоном Лахуцки.
Судить о стране можно только по отношению ее жителей к детям и старикам.
Людям свойственно умирать раньше смерти. Мечты детства разбиваются о непредвиденные трудности, планы, построенные в молодости, тормозятся неожиданными препятствиями, пока у человека не заканчиваются желания, фантазия и просто жизненные силы. Редко кому удается сохранить их перед лицом обычных житейских трудностей. Очень мало у кого получается изменить по-настоящему тяжелые обстоятельства. И совсем единицы могут сделать невероятное: отвоевать самого себя у враждебного мира, не похоронить себя, когда окружающие тебя уже похоронили, сохранить способность слышать, видеть, мечтать – и жить
Фото: Ethan Hill
Джону Лахуцки двадцать один год. Он живет в Пенсильвании, в городе Вифлееме, со своей мамой Полой в одноэтажном белом домике, такие еще называют ranch house. ДжонДжон Лахуцки 00:00, 25.02.2011Кстати, у меня в этом году выпускной.учится в Freedom High School,
Другое дело, что совсем не про каждого двадцатиоднолетнего американца написана книга, которая выдержала уже несколько переизданий и переведена на несколько же языков. Про Джона Лахуцки такую книгу написал английский журналист Алан Филпс, при непосредственном участии Джона – на обложке они значатся соавторами.
Фото: Ilana Panich-Linsman
Эта книжка, кроме всего прочего, удивительна тем, что на несколько сотен страниц в ней с десяток кульминаций и приблизительно столько же концовок. По крайней мере, раз десять читатель точно думает, что вот это точно конец или что ничего более страшного, захватывающего или важного с главным героем не произойдет. Один из таких моментов – в самом начале книги. Четырехлетний Джон Лахуцки лежит на полу в комнате, где вместе с ним находятся еще десять детей. Никакого шума и гама не слышно.
В медицинских карточках этих детей написано: церебральный паралич, олигофрения, дебильность, необучаемость. Так что им не положено развитие, им положен уход. Поэтому на них чистые колготки, и они недавно поели жидкого пюре из бутылочек. Теперь некоторые из них молча сидят в ходунках с открученными колесиками, а некоторые лежат в специальных шезлонгах. Никто не возит машинки по полу, не играет в кубики, не стучит игрушечным молотком – потому что это было бы уже развитие, а не уход. Так что в комнате очень тихо.
В комнату, как пишет Алан Филпс, заходит его жена Сара, понятно, какие испытывает чувства, видя несколько неподвижных молчащих детей, разворачивается и уже собирается уходить, как слышит, как кто-то из дальнего угла комнаты говорит: «Вы придете еще?».
Фото: Ilana Panich-Linsman
Мизансцена выстроена таким образом, что читателю сразу становится понятно, что подавший голос Джон Лахуцки, которого тогда еще звали Ваней Пастуховым, обязательно выберется из этой комнаты и даже из этого дома ребенка номер десять, становится понятно, что Сара обязательно придет еще не раз, причем придет именно за ним, и все обязательно кончится хорошо, Джон перестанет ползать по полу и есть мерзкое жидкое пюре из бутылочки.
Одним словом, становится понятно, как это важно – вовремя подать голос, позвать на помощь. Хитрость только в том, что это никакая не художественная литература, а Джон Лахуцки совсем не вымышленный персонаж. Вот он сидит в своем американском домике у большого окна с видом на дорогу, сидит на кресле, перед ним журнальный столик, а у его ног задира Джембо. Дело происходит в апреле, но за окном почему-то все плюс тридцать, комната залита солнцем, Джон сначала говорит очень медленно, очевидно, стесняясь, но чем дальше идет разговор, тем проще ему, тем громче и быстрее становится его речь. С тех пор как Джон переехал в Америку, он совершенно забыл русский язык, поэтому разговор идет по-английски. По-английски же он напишет в предисловии к их с Аланом книге:
«Мои друзья, которые знали меня еще в России, часто спрашивают, как же мне удалось спастись, в то время как очень многие похожие на меня дети умерли, даже не дожив до семи лет. Я не могу ответить на этот вопрос».
Фото: Ilana Panich-Linsman
Одним словом, хитрость заключается в том, что, хоть Джон и сидит сейчас на симпатичном кресле в своем американском доме и ему действительно не нужно есть мерзкое пюре из бутылочки, того вопроса – «вы придете еще?» – было совсем не достаточно. Хитрость заключается в том, что Джон на собственном опыте знает, что позвать на помощь – совсем не самое главное условие для спасения, хотя и очень важное.
Почти десять лет назад я написала свою первую статью про детей-сирот, подержала в руках все эти карточки со страшными диагнозами, поговорила со всеми важными чиновниками и со всеми великодушными волонтерами, каких удалось найти. С утра и до ночи я сидела на каком-то интернет-форуме про сирот, говорила только про это и поэтому, когда увидела, что наш районный детский дом для детей с неврологическими проблемами просит добровольцев прийти убрать территорию, конечно же, сразу туда побежала.
Я скребла граблями вылезшие из-под снега мокрые листья, которые ровным пластом лежали между грибком с песочницей и деревянной беседкой, и вдруг услышала, как из этой самой беседки кто-то тихим и странным голосом протяжно сказал: «То-о-отя, тотя, ты придешь?»
Там стояла девочка лет пяти. Она держалась за перила беседки такими скривленными руками, на ней были очки с заклеенным пластырем стеклышком, она продолжала смотреть одновременно на меня и мимо меня и, очень плохо артикулируя, звать.
Я тогда хотела быть волонтером, а в самых смелых мечтах даже усыновителем.
Я аккуратно положила грабли на мокрые листья, развернулась и быстрым шагом вышла с территории детского дома.
Поэтому мне тоже очень интересно, как же этому молодому симпатичному пенсильванцу с крепкими ухоженными руками удалось спастись. Что еще он сделал, кроме того, что позвал на помощь? Про что же на самом деле вся его история и вся его книга? Про везение, удачу? Или про самого необычного мальчика на свете? Что же сделал Джон Лахуцки, чтобы спастись, если просто позвать на помощь совсем не достаточно?
Фото: Ethan Hill
• • •
Мой любимый момент в книге такой. Однажды, перед самым Новым годом, одна из воспитательниц в Ваниной группе, Валентина, приносит Ване подарок. Она вообще его очень любит, а он любит ее, потому что она единственная, кто с ним разговаривает, дает ему игрушки и разрешает есть не из бутылочки, а из тарелки, и даже дает кусочки хлеба, так что Ваня к шести годам умеет жевать, а не только сосать – немыслимое дело для ребенка из его группы. Кроме того, Валентина в свои смены ставит Ваню на ноги, и уже очень скоро оказывается, что Ваня может потихоньку ходить. С поддержкой, конечно, и ужасно медленно, но все-таки.
Валентина, пожилая женщина, жена полковника в отставке, дарит Ване перешитую военную рубашку своего мужа, к каждому плечу которой пришито по звезде. Она шутливо называет его «мой маленький майор», и они отправляются в актовый зал, на праздник, куда вообще-то никого из Ваниной группы не зовут. Валентина не несет его на руках, по ее плану они должны вместе войти в зал.
И вот, когда они совсем близко и уже даже слышно музыку, Ваня говорит Валентине: можно я уже доползу, а то опоздаем? И Валентина, поддерживая его за одну руку – второй он держится за стенку, отвечает: ты что, Вань, майоры не ползают.
Фото: Ilana Panich-Linsman
Был ли Ваня необычным мальчиком? Был. Он был хорошеньким, с копной светлых кудрей, он единственный научился говорить. «Я начал говорить по-русски, слушая окружающих – нянечек и врачей, – рассказывает Джон в своем доме в Вифлееме и добавляет: – Мой детский русский был больше похож на взрослый язык. В четыре года я свободно поддерживал разговор. У меня был друг Андрей, который поначалу вообще не говорил, он сидел напротив меня через стол, я начал понемногу разговаривать с ним, учить его. Так я занимал себя».
Конечно, он был необычный – ему необходимо было занимать себя, в то время как другим детям достаточно было раскачиваться на стуле. И он научил Андрея говорить. И еще, когда Сара Филпс первый раз заговорила с ним и подарила машинку, Ваня спросил у нее: а у вас нет машинки и для Андрея? «Я тогда первый раз увидела четырехлетнего ребенка, который так заботился о своем друге», – говорит в книге Сара.
Конечно, он был необычный – потому что больше, чем о печенье или игрушке, он мечтал о новом впечатлении. Именно это – жажда увидеть сцену, которую до этого никогда не видел, услышать звук, который до этого никогда не слышал, познакомиться с еще одним человеком – в конечном счете и привело Ваню туда, где он сейчас есть.
Именно это – жажду чего-нибудь особенного – мы, взрослые, называем жаждой жизни, волей к жизни.
Именно это, вольно или невольно, Алан Филпс, журналист из Daily Telegraph, сделал главным моторчиком своей книги. Каждый раз, когда сюжет книги – то есть и Ваниной жизни – начинает скатываться в темноту, Ваня делает маленький рывок навстречу чему-нибудь новому и выкарабкивается.
Так он знакомится с Викой – удивительной девушкой, которая была волонтером в доме ребенка номер десять. Филпс описывает, как Вика приходит в соседнюю группу к полуторагодовалой девочке Маше, чтобы носить ее на руках и петь ей песенки. В свои полтора года Маша не умеет ни сидеть, ни стоять, ни тем более говорить. Однажды воспитательница из Ваниной группы забывает закрыть дверь, и Ваня слышит, как Вика поет. И вот Ваня ползет к открытой двери, чтобы послушать, что это за звуки. И он запоминает ее имя, которое произносит кто-то из персонала, чтобы потом обратиться к ней по имени. Это его умение – запоминать имена и обращаться к людям по имени, очень необычное для детдомовского ребенка, – не раз еще ему поможет. Каждый раз, когда он будет обращаться по имени к людям, которых до этого видел всего раз в жизни, это будет привлекать к нему внимание.
Фото: Ilana Panich-Linsman
Так постепенно необычный мальчик из дома ребенка номер десять начинает выбираться из тишины. Валентина учит его ходить, он заводит дружбу с
Тут бы как раз истории и закончиться, но в дом ребенка номер десять приезжает комиссия. Комиссия – это самое страшное, что может случиться с ребенком в сиротском учреждении в России. Комиссия может признать его необучаемым и навсегда лишить хоть какой-то возможности развиваться, комиссия может разлучить двух друзей и даже родственников, может, наконец, просто взять и отправить прямиком в ад, как и получилось в Ванином случае.
В книге эта сцена описана со слов тогдашнего директора дома ребенка, которая была на комиссии. Сейчас, в Вифлееме, ее рассказывает Пола, Джон не помнит, что тогда произошло.
«Ему задавали вопросы, на которые он, мальчик без семьи, не видевший нормального мира, просто не мог знать ответов. Они спросили его, например: “На какой свет надо переходить дорогу?” Да он никогда не видел светофора! Они показали ему ананас. Да он еле вообще мог есть, потому что в детдоме их совсем плохо кормили, какими-то кашками. Вот так они измерили его умственные способности, признали умственно отсталым и отправили во взрослую психиатрическую больницу».
В книге его еще спрашивают: какой сегодня день. И Ваня отвечает: «Валентинин». Имея в виду, что сегодня день, когда дежурит Валентина. «А завтра Настин, а послезавтра Татьянин, потом опять Валентинин» – так Ваня перечисляет всю неделю. Но на комиссию это, конечно, не производит впечатления. И Ваню отправляют в психоневрологический интернат номер пять, что в Филимониках.
Знаете, что случилось с Ваней Пастуховым, всеобщим любимчиком со светлыми кудрями и хорошим характером, в Филимониках? Он не умер там, хотя это логично было бы предположить, – он просто перестал быть необычным.
Фото: Ilana Panich-Linsman
В этом интернате для взрослых было детское крыло. В одну из палат поместили и Ваню – все как прежде, никакого развития, только уход, за тем лишь исключением, что ухода там тоже не было. Ваню раздели и опустили в металлическую кровать с высокими бортиками-прутьями по периметру, больше похожую на клетку. Кроме его клетки в комнате было еще несколько таких же – во всех на голых клеенчатых матрасах лежали дети. Из одежды на них были только майки, на некоторых – маленькие смирительные рубашки. Первое время Ваня еще просился на горшок. Валентина учила его обязательно проситься на горшок, хотя в доме ребенка номер десять и были подгузники. В Филимониках подгузников не было, ходить в туалет нужно было прямо на клеенчатый матрас. И первое время Ваня всегда просил горшок. Горшок ему, конечно, никто не давал, но он его все равно просил. Каждый раз, перед тем как пописать или
«До какого-то момента я был необычный мальчик, а потом просто стал одним из них».
Он и правда практически забыл все слова, разучился пользоваться голосом и мог только шептать, от седативных препаратов у него стали страшно дрожать руки, потом он стал раскачиваться и смотреть в одну точку.
Фото: Ethan Hill
В какой-то момент, как это всегда бывает в этой книге и в Ваниной жизни, выхода уже не видно, виден настоящий конец. Даже когда Вика находит его, даже когда она решает, что единственное, что ему может помочь, – это иностранное усыновление, даже когда она начинает приходить к нему снова, даже когда ей удается притащить в этот ад каких-то специалистов, которые помогли бы ей перевести Ваню в другой интернат, – становится понятно, что он уже не выкарабкается. Потому что ей практически некого предъявить специалистам – Ваня почти не говорит и не может держать в руке карандаш.
Становится не просто тихо, становится темно. И в этой темноте и тишине Ваня Пастухов вдруг делает то, что он делает обычно, – подает голос. «Контакт с людьми извне был запрещен, общаться можно было только с ребятами, которые помогали ухаживать за больными. Там, например, был мальчик, который убежал из приюта, и в наказание его поместили в психлечебницу убирать за больными. Он стал моим другом, сейчас ему тридцать лет – и он все еще там. Он нормальный, но его держат там в наказание», – так об этом рассказывает Джон.
Однажды, когда он уже совсем доходил в этих ужасных Филимониках, в комнату, где он лежал в своей клетке, вошел Илья. В книге про него написано – не мужчина и не ребенок. Так написано, потому что Ваня никогда в своей жизни не видел подростка, которым Илья и был. Илья поднял Ваню на руки и отнес в душевую. Он стал говорить с ним. Рассказал про Америку, про которую сам знал из сериала «Санта-Барбара». Конечно, этому подростку никогда бы не спасти Ваню в одиночку, в конце концов, что он мог, если он и сам до сих пор в интернате.
Но тут оказывается, что простое, банальное даже правило про то, что много друзей – это всегда хорошо, которое работает в любом нормальном мире, работает и в этом микроаду. Илья разговаривает с Ваней, Вика и муж Сары – Алан Филпс, который потом и напишет о нем книгу, пытаются вытащить его из Филимоников, директор дома ребенка номер десять не отказывается взять его назад. В послесловии к книге Ваня напишет, что, когда он молился ангелу-хранителю, как научила его Вика, он всегда просил не чего-то конкретного, он просил дать ему шанс.
Фото: Ethan Hill
• • •
Вообще-то Пола Лахуцки не собиралась усыновлять ребенка. У Полы русские корни, она была прихожанкой русского православного прихода Св. Николая в Вифлееме. В одно из воскресений Пола увидела в церкви бюллетень, в котором американская пара, только что усыновившая второго ребенка из России, рассказывала о мальчике Ване.
Как решилась Пола, не было ли сомнений, что сказали друзья, когда узнали, что Пола собирается усыновлять незнакомого ребенка-инвалида из России? Пола повторяет одно: она просто знала, что все получится, что так надо сделать, она просто это знала. «До Джона со мной жил мой отец – у него не было ног, так что дом у меня был готов и полностью оборудован для колясочника. Я школьный психолог, знаю, как работать с детьми c ограниченными возможностями. И когда я прочитала объявление, то поняла, что могу это сделать, и у меня никогда не возникало сомнений. Я просто знала».
С тех пор, как Сара и Вика находят Ваню, и до момента, когда Пола забирает его в Америку, проходит пять лет. За это время Ваня успевает побывать в Филимониках, в больницах – переносит операцию на ногах, в приемной семье, он успевает обнадежиться обещаниями одной английской пары усыновить его и разочароваться, потому что это усыновление не состоялось. За это время Андрея, мальчика, которого Ваня на*учил говорить, усыновляет пара из Флориды. За это время умирает девочка Маша, которую приходила навещать Вика.
Фото: Ilana Panich-Linsman
Ни Пола, ни Джон не могут ответить на вопрос, как же так получилось, что они
Я пишу письмо Марине Трубицкой, с которой я виртуально знакома уже много лет. Марина ведет на сайте livejournal.com сообщество usynovlen – для тех детей, которых когда-то усыновили, а сейчас они уже выросли. Марину саму удочерили в детстве, и один из ее троих детей – Степан – тоже приемный. У Степы был диагноз ДЦП, и ходить он научился только в два года. Марина слышала про историю Джона Лахуцки, она помогла многим детям найти семью, и я хочу спросить у нее, что она думает – как получаются эти встречи.
Мы переписываемся про то, как она усыновила Степу, и про то, как несовершенна российская система усыновления, про ее сообщество и про нее саму. Про историю ее личного усыновления она напишет вот что: «Мама говорила, что возраст тогда у них с папой был уже немалый, за сорок пять лет, они долго жили вдвоем и уже сомневались, действительно ли им нужен ребенок. Но в те годы в опеке работала очень неравнодушная и деятельная женщина, устроившая в семьи много детей, и она им объявила: “Вы как хотите, а я ребенку уже сказала, что вы за ним придете”».
И еще чуть позже Марина пришлет мне ссылку. По ссылке по-настоящему чудовищная фотография. На ней девочка приблизительно полутора лет, с каким-то просто запредельным уродством лица. Ниже подпись: «Танечка, двусторонняя рото-глазная расщелина лица». А еще ниже от имени посетительницы форума с ником Лешка написано:
«Танюха дома!!! Пиарила я ее, пиарила, хвалила, нахваливала… а потом решила, что “такая корова нужна мне самой”…»
Фото: Ilana Panich-Linsman
Дальше следует рассказ о том, как эта женщина впервые увидела Танину фотографию и сначала страшно перепугалась, а потом стала звонить, чтобы просто узнать, жива ли еще эта девочка. Дальше – долгие мытарства, связанные с транспортировкой Тани в Москву, проверка диагнозов (ВИЧ подтвердился, но отпали порок сердца и синд*ром Патау); затем были найдены врачи, которые провели сложнейшую операцию и буквально создали девочке лицо. Затем, пишет женщина с ником Лешка, после примерно года бюрократической волокиты ей удалось Таню удочерить. И заканчивает фразой: «Да здравствует год равных возможностей!»
Эти две истории – про деятельную женщину из опеки и такую же деятельную женщину с ником Лешка – в один момент сделают для меня выпуклым и предельно понятным самый главный момент из жизни Джона и Полы. Кто-то самый важный в твоей жизни обязательно появится словно из воздуха, если только для него есть место. Если это место уже кем-то создано, если вся система уже запущена.
Ваня уже позвал на помощь, его уже услышали, для него уже старались. Пола уже жила в такой стране, где не боятся усыновлять детей на костылях, все в ее жизни уже было готово, чтобы такой ребенок появился в ней.
Фото: Ilana Panich-Linsman
• • •
Тут такой финальный щелчок, Пола и Джон, как детали игрушки из киндер-сюрприза, занимают место друг рядом с другом, ужасы кончаются, и даже книжка на этот раз заканчивается по-настоящему. Но история, как мы помним, в том, что это не художественная литература, а Джон не только лирический герой. На этот раз это значит, что перед Джоном и Полой, как бы сложно ни было в это поверить, только в этом месте встают самые непростые вопросы. Не прошлого, но настоящего.
У входа в комнату Джона на стене висит икона святого Николая. Справа от кровати вроде красного уголка – несколько православных икон. В комнате мягкий свет и очень уютно. Напротив кровати, где стоит комод с зеркалом, – подсдувшиеся воздушные шарики. У Джона 15 марта был день рождения. С тех пор как он может отмечать свой день рождения в собственном доме, он всегда зовет много друзей. На кровати Джона покрывало с символикой футбольного клуба Eagles. По всей комнате висят кепки – их очень много. Он давно их собирает, какие-то покупает сам, но многие привозят люди в подарок. На полке еще подарок из России – плюшевый бычок, который поет по-русски: «Никто, никто, никто не видал бычка в пальто, потому что я живу в теплом новеньком хлеву». Пола не знает, что значат эти слова, она признается, что пыталась
Думаю, понятно, как ему это удалось. В школе, куда он пошел по приезде и где работает Пола, он встретил мальчика Денни и заговорил с ним. Денни стал учить его английскому точно так же, как сам Джон когда-то учил говорить Андрея. Так они подружи*лись и дружат до сих пор, несмотря на то что, когда они познакомились, Джон учился на три класса младше, чем Денни, хоть они и были ровесники.
В послесловии к книге, написанном Джоном, есть такая строчка: «Мое свидетельство о крещении, выданное священником, который приходил в дом ребенка номер десять по вторникам, – единственное из привезенного из России, что пригодилось мне в Америке». Это Джон к тому, что его сразу приняли в местном приходе, а на воскресные службы берут алтарником.
На самом деле Джон ошибается. Его американское чудо состоит как раз в том, что он сумел воспользоваться в своей новой жизни абсолютно всем, что было у него в старой.
В жизни и литературе полным-полно историй о том, как настоящие бойцы и крепкие духом люди выживали в самых сложных условиях и так никогда и не находили себе места в обычной повседневной жизни. Как эти люди замирали ровно в тот момент, когда сложности были уже позади, когда ничего уже не нужно было выгрызать у жизни зубами, когда нужно было просто остановиться и жить.
Фото: Ethan Hill
Джон поменял школу, язык, семью, страну, образ жизни – тут у кого угодно случится депрессия или срыв. Но он продолжал в своей новой жизни делать то, что он привык делать в своей старой. Заговаривать с людьми первым, улыбаться, прощать, интересоваться жизнью.
«Я иногда получаю письма от людей, прочитавших книгу, с вопросом, были ли какие-то трудности у Джона в период адаптации, но их не было, – рассказывает Пола. – Я до сих пор думаю, что это было невероятно храбро с его стороны – отправиться в какую-то Америку, с женщиной, которую он знал-то всего ничего. Когда наши друзья
Он выучил имена всех многочисленных
Еще она говорит: «Я думала, у меня будет обычный ребенок, а у меня оказался необыкновенный сын».
Фото: Ethan Hill
Кажется, что она не преувеличивает, потому что разве может обыкновенный ребенок в молитвах просить не маму, не дом, не печенье и не велосипед, а шанс? Откуда обыкновенный ребенок может знать, что шанс и есть самое главное. Откуда, в конце концов, обыкновенный ребенок из дома ребенка номер десять с парализованными ногами может знать, что у него хватит сил этим шансом воспользоваться.С
Текст подготовлен при участии Ксении Семеновой.
http://www.snob.ru/magazine/entry/36525?preview=print
Відповісти з цитуванням
Допис від vch
Bookmarks